* * *
О высший дар, бесценная свобода…
Петрарка
Судьбы – временем заносит…
Ледяным пространством чтим,
Окликает ветер: «О-о-осип!...».
Этим
временем храним,
Он из тех, кто судит здраво?
Не ослабевает,
нет!
Хватка «века-волкодава»,
Перебившего хребет…
Чёрен, как на пепелище,
Всласть гонимый за труды,
Он добра взыскует – нищий
Поводырь своей беды.
Ламентации – не новы,
Но, в юдоли ледяной,
Жизнь – протерлась до основы,
Обмерзающей, нагой.
Посвящаемых да минет
Эта чаша!
На глаза
Наворачиваясь, стынет,
Ирреальный, как слеза, –
Исхудалый, невеселый,
Под смешок «ин-тел-ли-гент…»,
Пересылками несомый,
Лазарь
лагерных легенд.
Искры жарки, лица жалки…
Приснопамятным «вчера»
Дышит аура Петрарки
У вечернего костра.
Тучи буры,
лица хмуры,
Смачно лыбятся «бугры»:
Беззащитен блик Лауры
В диком облаке махры.
На ветру,
из боли соткан,
Пайкой – выстужен дотла,
Он читает – за щепотку
Беглой сытости, тепла…
И поныне,
в прах размазан, –
Бдящий Дух в иных мирах –
Он кочует по рассказам
Выживших собратьев… Прах
(Бирка на ноге…)
снегами
Заметен, и сир, и наг,
Не просачиваясь в память
Палачей…
В слепых снегах,
Налегла земля – не пухом,
В ледяной прогорклой тьме,
Ведь (и стынет кровь), по слухам,
Он зарыт на Колыме.
То, что умер, – непреложно…
Господи! –
и впору взвыть,
Негодуя, – сколько можно
Страшный мартиролог длить?!
Виден мне,
в тоске преступной,
Из глубин черновика
Взгляд,
седой и неотступный,
Смаргивающий века.
И когда весна по саду
Брызжет строчкою парной,
Он идет весной – в досаду
Памяти глухонемой.
Ветренен и неминуем,
В пригороде и глуши,
Он уходит, именуем
Перспективою души,
Той,
что, в сумерках забвенья,
Снова преданный судьбой,
И – в последнее мгновенье
Ты несешь перед собой,
По наветам, слухам, бедам…
Но, непознанным ведом,
Навсегда тебе
неведом
Тот, кто в путь тобой влеком…
1986
