Апрельские карнизы пропотели…
С утра в ложках гуртуются олени,
Нанизывая иней на рога,
Пронизывают стойкие снега.
Вскипают над юколою собаки…
Какой рогач проходит вдалеке
(Исходят паром мерные лопатки…),
Спускается к заснеженной реке.
И бригадир мой, даром что с запоя,
Тынзяном рвал из кучи – для забоя
Упитанных, матёрых. А порой
И важенкой не брезговал…
Детина,
Перекрестив быка свирепым дрыном,
Он добавлял для верности – ногой.
Олени – на колени. Густела кровь…
За хилою стеной
Я до-олго слышал, как они гудели,
Он и директор племсовхоза – пели,
И в дверь шибало, словно из пивной.
Уже лысели первые пригорки…
И на планёрках, долгих и прогорклых,
Он каждый день долбил: «Гоните план!».
Вот из дверей, бывало, выходил он,
В зубах гонял мундштук, и выходило,
Что я – пацан, и криворук – тынзян…
И я решил во что бы то ни стало,
Непроспанный, с рассвета на ногах,
Добыть крутого, хмурого – из стада,
У тундры и бригады на глазах:
Свистал тынзян, расшвыривая ветер,
Разбойно жилы выкрутив, упрям…
Соседние заборы переметив,
Уснул в витках – измученный тынзян.
…Весенние залысины пригорков
Зализывала юная позёмка,
Почёсывая о дома бока.
И вот тогда – из дымной кучи, рвущей,
Дробящей чёрствым перестуком уши,
Рванул я – настоящего быка.
Матёрого быка!
В снегу избитом,
Как жернова, ворочались копыта,
По грузному крестцу стекала дрожь,
Тонула в шерсти – индивелой, колкой…
Слепая кожа промерцала с холки,
Как бы уже выглядывая нож.
Я вспомнил – бригадир, шагнув из мрака,
Шугнув в дверях вскочившую собаку,
Сосульки огребая и круша,
Грел тумаками стылые колени,
Семиэтажно завернув оленя,
Ушедшего почти из-под ножа.
И после, еле различим в потёмках,
Он приволок молочного телёнка…
Того телёнка – враз освежевали,
В сенцы швырнули шкуру – «Грошевая…»,
Душа клубилась в три сковороды.
От глаз его, лиловых и печальных,
Уже тянуло чёрными ночами,
Как от студеной гибельной воды.
За что ж его?!
Не убивайте детство!
Не предавайте собственное детство!
В рогах оленя вспыхнула звезда,
Горючая звезда…
В глазах – запавших,
За нервною слезинкою пропавших,
Плеснулась та же чёрная вода…
Я по тынзяну полоснул и скупо
Мазнул его верхонкою по крпупу
И зубы свистом вызнобил: «Дава-а-ай !»
Он –
белою свечой мигнул из мрака,
На привязи встопорщились собаки,
И до-олго даль
раскатывала лай…
