* * *
День осунулся,
спав с лица,
Почернел – как в светце лучина…
Сын, оплакивающий отца, –
Не отец, переживший сына.
И его, в толчее страстей,
Потрясенного, к изголовью
Не рыданьем пригнуло – всей
Изможденной, седою кровью.
Созерцающий – не поймет,
Как тоску в кулаке сминают,
Как в отчаянье смертный пот
Поцелуем со лба снимают.
Исчезающий след от губ
Остывает:
непостижима,
Так дохнула земная глубь,
Что задула дыханье сына.
Милосердье отводит взор,
Разверзаются расстоянья
Между ними.
Но до сих пор
Не рассасывается страданье.
Страшно сделать прощальный шаг…
В небо тянется, точно древо,
Окровавленная душа,
О гробы оббиваясь.
Где вы,
Изнуренный укор тая,
Замурованы (обе – раны)
В черный холод небытия,
Отзовитесь, Марина,
Анна!
Помогите в проклятый час
Нестерпимой, слепящей боли,
Ведь его, как когда-то – вас,
Смачно втаптывали в изгои…
Кровь виски беспощадно рвёт,
Горлом хлынет вот-вот…
Ребёнка
И моление не вернет,
Глухо посланное вдогонку.
Увлекаемый пустотой,
Не признанье он знал – работу,
Странник, страждущий,
но – изгой,
По прицельному, знаю, счету.
…Тихий, сгорбленный,
наконец,
Отрешённый от всех, устало
Мне навстречу бредёт отец
В Переделкино…
Что с ним стало?
И, бессильной хулой размыт,
Не леплю из него страстотерпца.
Я – не ангел, но ангел – сердце,
Если пристально так болит…
1989
