Та фарфоровая кофейная чашечка в нашем доме была ещё до моего рождения, как и медная кофемолка, привезённая нашими дальними родственниками из Еревана, по просьбе нене, более шестидесяти лет тому назад. К слову сказать, она верой и правдой служит до сих пор, и до сих пор качество молотого кофе вызывает всеобщее восхищение и удивление. Кофемолка по праву стала нашей семейной реликвией, и я, наверняка, передам её по наследству моей внучке Софии.
Чашечка, когда-то гладкая и блестящая, со временем от длительного использования постепенно лишилась глянца, и сейчас она почти полностью расцарапана, вместо стёртых узоров на её стенках появились трещины-морщины, как на лице нене, в нескольких местах отбиты её края. Чашечка имела только своё, особое место – «постоянную прописку» (как шутили мы) в одном из ящиков стоящего вдоль стены старого шкафа, тоже изношенного, как и она сама. Ручной работы этот шкаф, с красивыми и симметричными узорами, был очень старым, можно сказать, старинным.
– Его много лет тому назад смастерил твой дед, варпет** Епрем, из прочных каштановых досок, своими золотыми руками обтесав и отшлифовав их, – время от времени напоминала нене, – эти доски помнят тепло его души, ласку рук. Ты должен, ты даже обязан чувствовать это, ты же его внук...
«Это же раритет!», – говорили соседи и, как будто сговорившись, утверждали, что если его умело отремонтировать и покрыть лаком (а лак бесплатно привезла бы из далёкого Армавира моя тетя Нвард, работница мебельной фабрики), можно дорого (конечно, по нашим меркам) продать, а на вырученную сумму купить сталинский «Москвич» очень даже в неплохом состоянии. Благо, любители подобных ручных работ, по их словам, всегда были, есть и наверняка будут.
Но, к моему глубокому сожалению, нене об этом даже слышать не желала:
– Раритет-маритет не знаю и знать не хочу... Вот когда меня не будет...
Дальше следовало многозначительное молчание.
И хотя уже прошло немало лет, но я до сих пор отчётливо помню, как же приятно ласкало мой слух это хотя и непонятное, но такое тёплое, почти уже родное слово «раритет»! О, эта кофейная чашечка!..
Только нене и пила из неё. Она одна. И не потому, что никому не разрешала ею пользоваться – просто чашечка настолько (по мнению домочадцев) «была изношена физически и морально, что её было стыдно даже показывать людям». Из ящика шкафа нене доставала чашку один раз в день. Строго один раз – и только по утрам, когда соседки, как по расписанию, собирались у нас дома поговорить, то есть чуть-чуть посплетничать за чашкой ароматного кофе.
После особой церемонии приготовления напитка и его смакования, тетя Марика переходила к основной части кофепития – к гаданию на чёрной гуще, узорами умолкнувшей на узком донышке чашечки.
О, искусство гадания на кофейной гуще!
Здесь всё очень серьезно и важно, здесь всё имеет судьбоносное значение и глубокий смысл: и взбалтывание содержимого чашечки круговыми движениями левой руки, и узоры-рисунки на стенках чашечки, их расположение и очередность, цветовая насыщенность. Здесь нет мелочей, случайностей. Моя нене безгранично верила в эти гадания. Конечно, верили и соседки, но нене по-своему верила, как-то по особенному… Она напряженно и молча слушала тетю Марику, слегка наклонившись вперёд и беспокойно подламывая потрескавшиеся от работы пальцы (думаю, что до боли, но она не чувствовала её, потому что, теперь я точно знаю, её сердце болело сильнее).
Нене ждала...Я хорошо знаю, чего она ждала, а точнее – кого... Ждала с глубокой верой и неиссякаемой надеждой, ждала каждый год, каждый месяц, каждый день и миг. Наяву и во сне. Она ждала сыновей своих – Григора и Вагана, пропавших без вести на полях сражений Великой Отечественной, чьи увеличенные фотографии стояли на нашем шкафу. К слову сказать, нене до последнего своего земного дня называла меня Ваганом, не смирившись с Артаваздом – наверное, во мне видя своего сына. И в родном моём селе я до сих пор остаюсь Ваганом, и многие не знают моего настоящего имени. Рассказывают, что уже после смерти нене некоторые мои родственники гадали: «Кто же этот Сарецян ... Артавазд, редактор газеты, чей же он сын, не из наших ли?», и когда один из моих двоюродных братьев Альберт наконец вспомнил курьёзную историю, связанную с моим именем, обрадовано констатировали: «Конечно, наш, чей же ещё!»
Каждое божье утро нене протирала фотографии и ставила свежие цветы перед ними. А садилась она всегда напротив шкафа, на свою тахту, потому что отсюда хорошо были видны фотографии её сыновей. Нене всё больше наклонялась вперед, всё больше напрягалось её лицо, всё больше озарялись лучами надежды её глаза, она все сильней и сильней подламывала пальцы, и, наверное, её сердце начинало биться чаще, когда тетя Марика на стенках кофейной чашечки вдруг находила ведущие издалека еле различимые крутые линии дорог... И это означало, что к нам обязательно должны прийти гости! А может?.. А вдруг? О, эта кофейная чашечка – изношенная и... морщинистая, как лицо и руки нене! Сколько веры обобщено в ней, сколько мечтаний и ожиданий, сколько страданий, надежд. И... их крушения...
Однажды вечером, когда мы со старшей сестрой добросовестно выполняли завет дедушки Ленина «учиться, учиться, учиться», а нене, сидя на своем обычном месте, вязала носочки для нашей младшей сестры, из шкафа послышался слабый треск. Это кофейная чашка неожиданно лопнула в шкафу, рассыпавшись на осколки... как надежды нене.
Я тогда подумал, что нене обязательно скажет, что зло миновало нас, что Господь спас нас от очередной беды – так, перекрестившись, она говорила всегда, когда разбивалась посуда. Но она ничего не сказала. Глядя на острые осколки, помолчала несколько минут, потом устремила на нас бездонную тоску насквозь прозрачных своих глаз и прошептала:
– Не выдержала...
Я и сегодня помню, что мы тогда очень удивились: как же мы не понимали: кофейная чашка уже не была просто чашкой – она давно стала ... сердцем...
____________________________________________________________
*Нене (арм.) – так называют бабушку амшенские армяне Трапизона
**Варпет (арм.) – мастер
